Следите за новостями по этой теме!
Подписаться на «Раритет: Искусство и Антиквариат»
В фильме «Bugonia» после того, как персонаж Тедди (Джесси Племонс) похищает Мишель (Эмма Стоун), значительная часть событий разворачивается в доме похитителя, а если точнее — в его подвале, где он идет на крайние меры, чтобы получить желаемое от находящейся в заложниках хитрой и влиятельной генеральной директорши.
Режиссёр Йоргос Лантимос в недавнем подкасте Filmmaker Toolkit объяснил, почему ограниченность пространства подвала была необходимой для киноязыка этого фильма. По его словам, кино создает микрокосмы, которые могут быть разного масштаба, и подвал — одна из таких малых вселенных. Это усиливает напряжение и позволяет зрителю рассмотреть детали, словно под микроскопом. Если ограничить пространство и приблизить камеру, то любая эмоциональная динамика становится острее и сильнее.
Работая в столь ограниченных условиях, Лантимос решил компенсировать это максимализмом в других аспектах: масштабным звуковым оформлением (за которое отвечал Джонни Бёрн) и необычайно выраженной музыкой композитора Джерскина Фендрикса. Режиссер, обычно не жалующийся помпезные саундтреки, в этот раз решил, что роскошный саунд-дизайн как раз необходим — ведь в подземелье разыгрываются крупные темы и сильные чувства.
По этой же причине для съемок использовалась уникальная кинокамера VistaVision, давно считающаяся устаревшей и почти не работающей. В последние годы этот формат возвращали к жизни лишь некоторые известные режиссёры для масштабных эпических фильмов. Однако, если Пол Томас Андерсон и Брейди Корбет применяли VistaVision для размаха грандиозных сцен, Лантимос наоборот, снимает свой самый камерный и тесный фильм на максимально крупный негатив.
После того, как на предыдущем проекте «Бедные-несчастные» (Poor Things) VistaVision применялась только для одной сцены — из-за невозможности вести запись синхронного звука из-за чрезмерного шума старой камеры, Лантимос и оператор Робби Райан задумались использовать крупноформат на всём фильме. Они нашли единственную в мире более тихую модель Wilcam 11, но и она, по словам режиссера, была огромной, капризной, сложной для загрузки плёнки и склонной к частым поломкам.
Тем не менее, художественный результат перевесил неудобства: благодаря VistaVision изображения получились не такими широкими, но более глубокими, насыщенными и контрастными, что соответствовало эстетике фильма. А всё «страдание» от работы со старьем оказалось, как выразился Лантимос, лишь ещё одним ограничением, делающим творческий процесс интереснее и насыщеннее.
Оператор из команды другого фильма, «One Battle After Another», описывал Wilcam 11 как «работающую» лишь с натяжкой, камера часто ломалась или совершенно отказывалась функционировать, и в итоге была признана ненадёжной. Пока другие режиссёры мирились с громкими камерами или заменяли их на стандартные варианты для диалогов, у Лантимоса альтернатив попросту не было — тесный подвал не позволял отойти подальше и заглушить звук, и приходилось искать выход через творческую адаптацию.
В результате технические ограничения стали лишь дополнительным способом усилить драму и вложить в портреты персонажей максимум выразительности — лица стали почти «больше жизни», а напряжение подвала ощущается до мельчайших деталей.
Уж сколько раз киношники обещают революцию, а на практике всё снова упирается в покойников с полки. Лантимос, казалось бы, мог бы спокойно снять тесный подвал на привычном цифровике и радоваться монтажу. Но нет — привычка из мухи делать слона мощнее всех желаний. Заодно мы получаем очередную торжественную ораторию о «глубине кадра» и «насыщенности портрета», хотя речь идёт о банальной невозможности снять диалог без гусака в кадре. Wilcam 11 почему-то «функционирует», хотя, по слухам, половину съёмочного времени команда просто ругалась на бунтующую технику.
Звук — отдельная тема: пока одни ищут способы замаскировать грохот камеры, другие бодро клеят музыку потолще, будто больше децибел — больше смысла. Подвал, крохотный, но «эпический», требует восхищения, потому что кинематографисты дружно убедили себя: страдать и мучиться — единственно честный путь к искусству. Подмена смысла и формы старой техникой в моде. Муки творчества, бессмысленные ограничения и затерянный между пленкой смысл — вот что имеем на выходе. А главное — внушают, будто это был единственный путь. Тонкая ирония всего сюжета: чем хуже техника, тем выше пафос.