Окно его комнаты выходило на запад, и когда он наконец добрался домой, морковно-оранжевое солнце уже начинало уходить за дальние дома. Стояли погожие теплые дни бабьего лета. Он чертовски устал на работе за последнее время, и сама природа словно подсказывала предощущение праздника. Поужинав на скорую руку, он набрал наудачу два-три телефонных номера. Нет, увы! Никого из тех, с кем хотелось бы разделить сегодняшний вечер, дома не оказалось.
Он неторопливо вымыл посуду и вернулся из кухни в комнату. Остановился в дверях и бесцельно, почти автоматически обвел взглядом свое одинокое, снова холостяцкое жилище. И в этот момент ощутил внутри себя даже не толчок, а сворее некое шевеление. Очень легкое, но в то же время вполне отчетливое. Это было знакомое и почти забытое чувство, которое давно уже к нему не приходило; и поначалу он даже испугался. Но как бы внутренне замер и пислушался, боясь спугнуть прораставшие в нем ощущения. Да, пожалуй. Или лучше не стоит? Нет, наверное сегодня такой день, когда это может получиться хорошо.
Еще несколько минут он по инерции занимался бытовыми мелочами: расставлял по полкам разбросанные книги, подмел пол, заодно проинспектировал сожержимое холодильника... И все это время напряженно выжидал: не погаснет ли робкий огонек, тлевший внутри его сознания? Но нет, огонек разгорался все сильнее. Наконец, он решительно защелкнул замок входной двери и выдернул из розетки телефон. Потом медленно, очень медленно, с застывшим в бесстрастной маске лицом вынул запонки из рукавов рубашки. После этого надо было расстегнуть каждую пуговицу - спокойно и неторопливо. Молния на брюках. Носки. Плавки. И с каждой снимаемой часть. одежды уходила прочь какая-то часть осознания сеюя мужчиной.
И вот уже можно застыть на бесконечно долгое мгновение в первозданной наготе. Нащупать абсолютный нуль, баланс инь и ян, неуловимую грань равновесия между Адамом и Евой. Так. Здесь. Сейчас.
Теперь - одеваться! Черная кружевная рубашка чуть ниже колена. Такой же пеньюар. Черные прозрачные чулки. Пояс или подвязки? Подалуй, все-таки пояс. Она все увереннее ощущала себя женшиной. Ступни постепенно вспоминали ощущение высокого каблука. Эти золотые босоножки на семисантиметровой шпильке - она их так любмла! Теперь еще раз подтянуть повыше чулок. Да, ей хотелось быть сегодня настоящей женщиной - чувственной, сексуальной, ждущей и жаждущей.
Она робко сделала шаг, потом второй, третий... Осторожно, но все увереннее чувствуя себя на каблуках, прошла в ванну. Подкрасила губы, потом, улыбнувшись собственному хулиганству, чуть отвела лиф и обвела помадой темные кольца вокруг сосков, которые затвердели и набухли на ее маленьких, но столь чувствительных- грудях. Сначала левая, потом правая. Подкрасить ресницы? Пожалуй, нет. Зато - духи. Она выбрала "Фиджи". Молодежный тон, но ведь, в конце концов, ей нет еще даже тридцати! Обильно смочила клочок ваты и увлажнила им излюбленные точки своего тела: за ушами, на запястьях, сгибы локтей, справа и слева на шее - в тех местах, где отчетливо прощупывался участившийся пульс. Провела влажным тампоном по складкам в паху - чуть повыше конца чулка, там, где берут начало ноги. Потом подколенные впадины и, наконец, изнутри на щиколотках.
Когда она вышла из ванной, уже почти стемнело. Она поплотнее задернула шторы на окнах и принесла из кухни несколько свеч. Одну из них зажгла и поставила на стол в дальнем углу комнаты. Критически оглядев все пространство, достала поднос - он все равно еще понадобится - и поставила его на стул в изголовье кровати, а на него - подсвечник со второй свечой. Теперь вся комната была стянута по диагонали нервным диалогом языков пламени. Да, сегодняшний вечер принадлежал только ей, и она хотела взять от него все до последней капли. Кстати, о музыке. Щелкнула кассета, ваставляемая в магнитофон, и вот уже пламя свеч закачалось в такт мягкой мелодии. Кажется, это был оркестр Поля Мория. А может быть, Джемся Ласта. Впрочем, неважно. Пританцовывая в этом медленном ритме, она распечатала последнюю пачку индийских ароматических палочек. Двух штук должно было хватить вполне. Сандал? Нет, сегодня ее настроению подходили скорее мускус и жасмин. Ну что же, пусть будет так.
Когда в воздухе заклубились первые струйки ароматного дыма, она снова застыла на несколько секунд, прислушиваясь поочередно ко всем своим органам чувств и проверяя, все ли ее устраивает в мизансцене сегодняшнего вечера. Низкий свет живого пламени и игра теней на стенах и потолке - вполне. Музыка - тоже: в меру тихая, но заполняющая всю комнату, тем более, что шум машин за окном по позднему времени заметно поутих. Запах? Да, тон запаха был выбран ею правильно. Пряный и чувственный, пробуждающий к жизни не тысячелепестковый лотос Брахмы в центре сознания, но скорее могучую и страшную силу пола - змею Кундалини, свернувшуюся в свои положенные три с половиной оборота в основании позвоночника. Осязание? Нет, она больше не могла этого выдержать. Контраст между мягким и нежным прикосновением, с которым прилегал к телу шелк рубашки, и напряженным, даже чуть жестковатым касанием капрона чулок на бедрах и икрах был настолько зовущим, настолько восхитительным, что она бросилась к кровати, откинулась на мягкое ворсистое покрывало и начала с мазохистской неторопливостью мучительно медленно водить ладонями по туго обтянутым бедрам - сначала снаружи, а потом, слегка раздвинув ноги, изнутри. Прочертила подушечками пальцев нервные линии вдоль предплечья и плеча, нащупывая самые чувствительные места, от едва уловимого, невесомого прикосновения к которым все тело пронизывала уже крупная дрожь.
Ее пальцы скользнули чуть дальше вниз, к маленьким крепким грудям. Она охватила их своими ладонями, а бльшими и указательными пальцами начала теребить вспухшие и затвердевшие соски сквозь кружево рубашки. Это было восхитительно, но этого было мало, ей хотелось еще, больше, и всего сразу! Не отнимая рук от грудей, она скрестила ноги и ощутила восторг от их соприкосновения, по всей длине от основания бедра и до щиколотки сквозь двойной невесомый слой прозрачной черной материи, которая позволяла ногам удивительно легко скользить вверх-вниз и вокруг, нежно лаская друг дружку. Напряжение нарастало в темпе Allegro vivace, почти Presto, и вот уже она мучительно осознала, что в этом коктейле наслаждения ей не хватает боли. И тогда сначала стиснула посильнее пальцами свои грудные соски, а потом, когда и этого показалось мало, вонзила высокий и элегантный каблук золотой босоножки с правой ноги в бедро левой.
Чувство острой и резкой боли, пронзившее все ее тело, было сладостным, но одновременно отрезвляющим. Она пришла в себя, поднялась и села на краю уровати, все еще разгоряченно дыша, как будто только что пробежала стометровку. "Ну-ну, не торопись, малышка!" - сказала она самой себе, стараясь успокоиться. Действительно, до конца программы было еще далеко.
Шампанское, которое она достала из холодильника, приятно холодило ладонь, и прежде, чем поставить бутылку на поднос вместе с прочими мелочами, до которых дойдет очередь позже, она несколько раз прикоснулась к запотевшему стеклу по очереди обеими раскрасневшимися щеками. А еще через минуту, полулежа на подушках, мелкими глотками впитывала золотистую пузырящуюся влагу из хрустального бокала на длинной тонкой ножке. Первый бокал она выпила почти мгновенно, так силен был пожар, бушевавший внутри ее тела. К середине второго ей удалось уговорить себя остановиться - но только ради того, чтобы покурить. Сигарета была длинной, с золотистым ободком вокруг длинного белого фильтра. Горьковатый, чуть пощипывающий аромат табачного дыма изящно вписывался в пряную, почти приторную атмосферу, которую успели создать к этому кремени в комнате индийские благовония, но все-таки ее пухлые чувственные губы хотели большего. Докурив, она сделала еще несколько глотков из бокала, а потом обмакнула рот в шампанское и медленно, тщательно, со вкусом его облизала. Наконец, взяла с подноса банан, освободила от жесткой кожуры его пахучую белую плоть и начала неторопливо водить кончиком плода по своим сжатым губам. Сначала с внутренней стороны, вдоль щели, которая была готова в любой момент раскрыться, обнажив голодные острые зубы, и проглотить фрукт целиком в одно мгновение. Потом снаружи, по внешней стороне губ - верхней, нижней, в левом уголке рта, в правом, и снова по наружным границам губ. Эти места еще не изведали сегдня ничьих прикосновений - ни помады, ни шампанского, ни сигареты - и так истосковались по ласке, что медленное движение банана, вызывавшего вполне очевидные ассоциации, насыщало их электричеством и приводило в состояние мелкой упругой дрожи, словно они были обмотками какого-то эротического трансформатора, попавшего в короткое замыкание между Марсом и Венерой.
Наконей, она гостеприимно распахнула губы и начала короткими движениями - вперед и назад, и снова вглубь, и снова обратно, и каждый раз чуть больше вперед и чуть меньше назад - поглощать вожделенный плод. Острое желание пронзило ее насквозь, и она отчетливо поняла, что именно сделает дальше, через несколько минут, но сначала надо было полностью насытить и удовлетворить свой рот. И она еще долго с наслаждением скользила губами вдоль продолговатой упругой плоти, то выпуская ее почти целиком наружу, а то погружая в себя как можно глубже и пытаясь достать до самого горла. Это никак не удавалось, но взамен она повернула фрукт набок и несколько раз запустила его вправо и влево за щеку, в пространство между губами и зубами, а потом снова погрузила банан вглубь своего рта, чуть сжала зубами и начала медленно вытягивать обратно, получая изысканное удовольствие от того, как ее зубы оставляют глубокие продолговатые борозды на его влажном пахучем теле. Но в какой-то момент устала бороться с собственным вожделением и решительно перекусила плод пополам.
Сладкие куски белой плоти еще проходили один за другим сквозь горло, а она уже рванулась к подносу, зачерпнула пальцами крем из заранее открытой баночки и, подняв повыше широко расставленные ноги, начала обильно смазывать анус прохладной скользкой массой. Сначала шелковистыми прикосновениями прошлась вдоль всей щели между ягодицами, заодно прихватив и начало бедер, а потом сосредоточилась на маленьком упругом колечке, которое набухло и сжалось от возбуждения. Теплыми касаниями она постаралась успокоить напряженные мыщцы и уговорить их расступиться, потом подготовила вход пальцем и, смазав новой порцией крема третью свечу, все еще остававшуюся незажженной, одним долгим движением вонзила ее в себя почти на полную глубину.
Она испытала долгожданное облегчение; в то же время, ощущение было каким-то непонятным, чуть ли не болезненным. Однако постепенно ее внутренности подстроиись под методичные и ритмичные движения того, что их заполняло, и ей становилось все приятнее. Через несколько минут она застонала, обуреваемая восторгом от ощущения собственной заполненности, и загнала свечу еще глубже - на последний мыслимый сантиметр. В этот миг она как будто увидела себя саму снаружи и изнутри одновременно, десятками глаз, ушей и ноздрей, каждой из миллиарда клеточек кожи своего тела постигая все удовольствия сегодняшнего вечера сразу: запах жасмина и искрящееся шампанское, негромкую мягкую музыку и скольжение ног, обтянутых черными прозрачными чулками и обвитых плетением золотых босоножек на высоком каблуке, кружево рубашки, сквозь которое проглядывают набухшие соски, и мерцающее пламя свеч, и, наконец, банан, заполняющий ее рот, и свеча, постигающая глубины ее ануса. И тогда, наконец, она протянула руку к тому месту, которого до сих пор тщательно избегала, и прикоснулась пальцами к упругому твердому фаллосу.
Дальним краем сознания она все это время ощущала его присутствие, но до сих пор он виделся ей лишь зеркальным отражением ее раскрытой вагины, сочащейся влагой желания. А теперь... Конечно, это член не принадлежал, не мог принадлежать ее женскому телу, и в то же время он не был чем-то посторонним, совершенно ей чуждым. она знала и любила этот член. Это был фаллос ее любимого мужчины, а значит - ее собственный.
Не прекращая ни на секунду движений, насыщавших ее анус, она начала ругой рукой гладить и теребить напряженное мужское естество, то охватывая его плотный ствол ладонью, то перебирая пальцами вздувшуюся головку, а то опускаясь вниз и поглаживая нежную кожу яичек. Потом ненадолго оставила свечу в неподвижности, почти полностью погруженной в ее глубины, и начала двумя ладонями растирать эту монументальную колонну, словно пытаясь при помощи трения первобытным способом добыть огонь из своего тела.
К этому времени мужское самосознание уже ожило, вернулось из небытия и настойчиво заявило о себе. Но при этом оно не умаляло и не отменяло женского, а лишь дополняло, существуя одновременно и параллельно с ним. Да, он был мужчиной, влюбленным и любимым. Сегодня он пришел к своей возлюбленной, сегодня ночь их любви, и он был счастлив, замечая, как она ждала его, сколько усилий приложила, чтобы подарить ему сегодня эту радость. Столько радости, сколько было в ее силах, и ни каплей меньше. И он наслаждался ее нежностью и раскрытостью, ее длинными ногами в изящных босоножках а высоком каблуке поверх прозрачных черных чулок - она подняла их высоко вверх в порыве страсти, а он снова и снова гладил их своими руками, полируя до блеска. Он вбирал в себя ее пухлые чувственные губы, и сердце замирало от того, как все внутри нее судорожно сжимается, когда он погружается в ее глубины... И в то же время она оставалась енщиной, влюбленной и любимой. Да, к ней сегодня пришел ее возлюбленный, сегодня ночь их страсти, и она была счастлива ощущать его желание и добрую силу. Наслаждаться его терпеливостью и умением, его крепким фаллосом, пронзавшим всю ее насквозь. Его умным тонким лицом, его крепким торсом и удивительными руками, такими ласковыми, что, казалось, она превращается под их прикосновениями в послушную глину, из которой он лепил прекрасную скульптуру.
С каждым движением разделявшее их расстояние становилось на шаг короче, они были все ближе и все желаннее друг для друга, и вот, наконец, настал миг последнего упоения. Берлинская стена разнополости рухнула, седьмая вуаль упала наземь, и на бесконечно долгое мгновение удалось вернуть изначальную неразделенную целостность. Щива сеодинился с Шакти. Божественный перво-Адам, из ребра которого еще не изъяли Еву, не вкусивший первородного греха и исполненный чистой радости.
Опустим же очи долу и тихо удалимся, оставиви его-ее-их наедине. Немногие достойны узреть сияние фаворского света, недостойным же оно способно выжечь глаза.
Назавтра его разбудит будильник.
